Фильм Андрея Смирнова «Жила-была одна баба» топит надежду на возможность серьезного исторического повествования сегодня.
Создатель «Белорусского вокзала», любимого народом, вызывает большое уважение в широкой публике. Оно служит авансом и картине «Жила-была одна баба». Тем более что в интервью Андрей Сергеевич первым делом говорит, что это совершенно свободная работа, сделанная без всякой цензуры. Идеологические претензии изуродовали в прежнюю эпоху все четыре игровых фильма этого режиссера («Белорусский вокзал» тоже далек от первоначального замысла); ситуация настолько Смирнову омерзела, что он бросил профессию. Только отмена цензуры дала ему шанс сказать то, о чем думает. Замыслу «Одной бабы…» (рабочее название было «День гнева»), таким образом, больше двадцати лет, и вот вопрос – получилось ли выплеснуть всю боль?
А ведь заранее ясно, что – боль. И что про Россию.
Варвара, «одна баба», живет и, надо сказать, мучается с 1909-го по 1922 год. При «старом режиме» (первая часть фильма) – нелюбимый и не любящий муж, свекор – деспот, лицемерка свекровь, стерва золовка; дома и в деревне Варвару то и дело насилуют морально и физически. Задранные ноги, лицо в крови; она пытается отбиться, увернуться, но в основном терпит: куда денешься? Дальше один из мужиков скажет ей: «Проста, как курица, а глаз лисий». А другой скажет: «Дура ты или блажная – не пойму». Актриса Дарья Екамасова такую отменно и играет: сильную нутром бабешку, словно застрявшую в веках.
При «власти народа» к бытовому насилию прибавляется социальное; кровь льется уже реками. Исчезает – вероятно, в согласии с воцаряющимся жестоким абсурдом, – бытовая логика. Воспринимать происходящее становится трудно, поскольку происходящее попросту непонятно.
Фон, на котором происходит жизнь этой самой бабы, с подворья, хутора и деревни расширяется за кадром до страны (Первая мировая, за ней гражданская; муж сгинул, Варвара с ребенком, где-то намыкавшись, возвращается в родные места), а затем сужается до губернии. Это Тамбовщина, которая вошла в историю нашего отечества восстанием против советской власти. А в менталитет – поговоркой «тамбовский волк вам товарищ».
Восстание было подавлено Тухачевским, Котовским и другими революционерами жесточайшим образом: концлагеря, заложники, химическое оружие массового поражения против мирных жителей (первый из двух случаев в истории, второй – при Саддаме Хусейне).
Очевидно, что столетней давности здешние события и выбраны Андреем Смирновым для высказывания «без цензуры». И ясно, что этот эпизод нашей истории настолько же болезнен, насколько необъясним средствами простой повествовательной драмы. Даже если не показывать атаку хлором (режиссер и не показывает: оставляет сей факт для энциклопедий), все равно ведь в голове не укладываются зверства, учиненные одной частью народа против другой своей части. Поистине, «такой лютости, как у нас, ни у кого не видать, – говорит отсидевший за убийство жены Александр, теперь паломник, в ответ на поношения окружающими немцев да жидов, виновных якобы в несчастьях русских людей. – Окаяннее нас нету народа».
Переломное время, смутное. Провоцирует художника на обобщения, не до бытовщинки. Требуется трагедия или метафора. Андрей Смирнов сначала погружает действие в дотошные подробности быта, костюма, обстановки, обрядов. Выбраны довольно точные лица (кроме пары случаев напрасно приглашенных известных актеров). Стилизована речь под местную и простонародную. Словом, все должно отослать нас к критическому реализму русской литературы, к соответствующей живописи. Чтобы в конце оказаться сметенным зримой гигантской волной. Накрывающей все и вся. Черно-белой для пущей образности.
Пропали в водовороте и нет больше живых, мертвых, нет домов, могил, икон и колоколов. Или сама Русь утонула, или Поток Времени унес всех подряд, лишь какой-то юродивый скрылся в чаще.
Затем река среди лесов – пустынный, без человека, родной пейзаж – обретает цветовую гамму; из реки выплывают славянской вязью строчки «Повести и взыскания о граде сокровенном Китеже»: «И сей град Большой Китеж невидим стал и оберегаем рукою божиею, – так под конец века нашего многомятежного и слез достойного покрыл Господь тот град дланию своею. И стал он невидим по молению и прошению тех, кто достойно и праведно к нему припадает, кто не узрит скорби и печали от зверя-антихриста».
Но я в недоумении: когда же Русь повергнута антихристом, если столетней давности социальный катаклизм не породил, а лишь усугубил неправедную жизнь? Ладно, пусть Варвара-мученица – образ России, но другие бабы, злобные, или на все лады непутевые мужики – иноземцы разве? А коли Русь утонула, мы – где живем? И за свое прошлое как народ не отвечаем, что ли?
Остается, как советует в первой части фильма поп, расстрелянный в части второй, молиться об умягчении злых сердец.
Исторический фильм как жанр нынче провалился либо в натужно-фальшивый патриотизм, либо в коммерческие «приключения». Причин много, одна из главных – идейная неопределенность, порожденная моральной компромиссностью общества в целом и интеллигенции в частности. Слабая совесть стреножит четкую мысль. Остроумные припадают к классике (Владимир Мирзоев перенес действие в наши дни, экранизируя «Бориса Годунова»; получилось, на мой взгляд, отлично). Андрей Смирнов, известный как один из самых социально-нервных шестидесятников, попытался опереться в этом фильме на Лескова, Бунина, Шмелева, да боль оказалась сильнее профессии.
Ибо должно быть совершенно ясно, кто такая та волчица, что рыщет в эпиграфе картины у ручья в заснеженном лесу.
Отправить ответ